Когда мой сын объявил, что женится на Алисе, я была не просто удивлена — я была потрясена. Не сам факт свадьбы выбил меня из колеи, а именно её — её выбор. Девушка красивая, безусловно. Молодая, привлекательная, ухоженная. Но… что-то в ней казалось мне слишком. Слишком уверенная в себе, слишком резкая. Эти ногти — длинные, острые, точно когти хищника. А взгляд — как будто она не просто невестка, а уже полноправная хозяйка не только их квартиры, но и всей улицы.

Я пыталась быть вежливой. Сдержанной. Воспитанной. Принимала её, как могла — звала в гости, пекла пироги, спрашивала, не помочь ли чем. Она же отвечала холодно, сдержанно, иногда — отчуждённо. «Спасибо, мы справимся сами» — её любимая фраза. Она заказывала суши, когда я приносила горячие пироги с капустой. А мой сын… он молчал. Будто находился между двух фронтов, не желая поддерживать ни одну из сторон.

Я всё чаще ловила себя на тревожной мысли: куда делся мой мальчик? Что она с ним сделала?

А потом случилось то, что изменило всё. Я убиралась в гостиной и за диваном нашла… серьгу. Женскую. Только не Алисины — я их знала наизусть: блестящие, яркие, как игрушки на новогодней ёлке. А эта — простая, серебряная, изящная, будто принадлежала совсем другой женщине. Я не закатила сцену. Просто положила её в ящик стола и задумалась. И сомнение поселилось во мне, как крошечная заноза, которая со временем становится невыносимой.

Прошла неделя, и появилась новая находка — записка. Маленький клочок бумаги, сложенный пополам. На нём короткая надпись: «Спасибо за вчера. Это было важно для меня. Твоя К.»
Я прочитала её несколько раз. И каждый раз сердце сжималось. Это была не Алиса — она бы не подписалась просто «К.». Да и вообще, стиль — совсем не её. Это не я. Значит — кто?

Мир пошатнулся. Сомнения, подозрения, обиды — всё закружилось в голове. Я решила, что должна всё выяснить. Но не через сына. Через неё. Я позвонила Алисе и пригласила на чай. Без повода. Без лишних слов. Без его присутствия.

Я готовилась к ссоре, к слезам, к обвинениям. А она… пришла спокойно. Села за стол, достала из сумки домашний пирог и тихо сказала:

— Я знаю, что вы нашли.

Я напряглась. Почувствовала, как кровь прилила к лицу.

Она продолжила:

— Это не то, что вы подумали. Это не любовница. Это его психолог.

Я не сразу поняла, о чём речь.

— Он очень тяжело переживал увольнение, — сказала она мягко. — Замкнулся в себе. Молчал. Ни вам, ни мне ничего не говорил. Я только видела, как он уходит в себя. Я уговорила его начать терапию. Он просил никому не говорить. Я держала слово.

Я молчала.

— Та «серьга» — это не серьга. Это маленький кулон с браслета его психолога. Он отвалился у неё в сумке, и, видимо, случайно оказался у нас дома. А записка — её. Она благодарила его за открытость. За то, что начал говорить. Писала от души.

Я смотрела на неё — молча. Вдруг всё стало иначе. Картина, которую я рисовала себе в голове, рассыпалась, как карточный домик.

И тогда я… расплакалась. Не от горя — от стыда. От облегчения. От осознания того, как глупо я судила. Я видела в ней угрозу. А она… она стала его опорой. Тихим, надёжным тылом. Его спасением. И — неожиданно — моей семьёй.

С того дня мы сблизились. Настоящее. Не из вежливости, а по-настоящему. Теперь мы вместе печём пироги. И вместе заказываем роллы. Мы делимся рецептами, разговариваем по душам. Иногда даже молчим — и это тоже близость.

А совсем недавно она вдруг склонилась ко мне и прошептала:

— Я беременна. Только вы пока знаете.

И знаете… я впервые за всё это время почувствовала, что не теряю сына.
Я приобретаю дочь.